Неточные совпадения
Охотник, смотревший с берега, долго протирал глаза, пока не убедился, что видит именно так, а не иначе.
Корабль скрылся за поворотом, а он все еще
стоял и смотрел; затем, молча пожав плечами, отправился к своему медведю.
Тихо будет плыть этот чудесный
корабль, без криков и выстрелов; на берегу много соберется народу, удивляясь и ахая; и ты будешь
стоять там.
А ясно — только в трюм лишь
стоит заглянуть,
Что
кораблю часа́ не дотянуть.
Один только отец Аввакум, наш добрый и почтенный архимандрит, относился ко всем этим ожиданиям, как почти и ко всему, невозмутимо-покойно и даже скептически. Как он сам лично не имел врагов, всеми любимый и сам всех любивший, то и не предполагал их нигде и ни в ком: ни на море, ни на суше, ни в людях, ни в
кораблях. У него была вражда только к одной большой пушке, как совершенно ненужному в его глазах предмету, которая
стояла в его каюте и отнимала у него много простора и свету.
Суда и джонки, прекрасные европейские здания, раззолоченная кумирня, протестантские церкви, сады — все это толпится еще неясной кучей, без всякой перспективы, как будто церковь
стоит на воде, а
корабль на улице.
В другой раз к этому же консулу пристал губернатор, зачем он снаряжает судно, да еще, кажется, с опиумом, в какой-то шестой порт, чуть ли не в самый Пекин, когда открыто только пять? «А зачем, — возразил тот опять, — у острова Чусана, который не открыт для европейцев, давно
стоят английские
корабли? Выгоните их, и я не пошлю судно в Пекин». Губернатор знал, конечно, зачем
стоят английские
корабли у Чусана, и не выгнал их. Так судно американское и пошло, куда хотело.
Года четыре назад приходили два китоловные судна и,
постояв несколько времени, ушли, как делают все порядочные люди и
корабли.
Но не знать петербургскому жителю, что такое палуба, мачта, реи, трюм, трап, где корма, где нос, главные части и принадлежности
корабля, — не совсем позволительно, когда под боком
стоит флот.
— А знаете что? — вдруг воскликнул весело Горизонт. — Мне все равно: я человек закабаленный. Я, как говорили в старину, сжег свои
корабли… сжег все, чему поклонялся. Я уже давно искал случая, чтобы сбыть кому-нибудь эти карточки. За ценой я не особенно гонюсь. Я возьму только половину того, что они мне самому
стоили. Не желаете ли приобрести, господин офицер?
Солнце светло и высоко
стояло над бухтой, игравшею с своими стоящими
кораблями и движущимися парусами и лодками веселым и теплым блеском.
Им ответ держал премудрый царь: «Я еще вам, братцы, про то скажу: у нас Кит-рыба всем рыбам мать: на трех на китах земля
стоит; Естрафиль-птица всем птицам мати; что живет та птица на синем море; когда птица вострепенется, все синё море всколебается, потопляет
корабли гостиные, побивает суда поморские; а когда Естрафиль вострепещется, во втором часу после полунощи, запоют петухи по всей земли, осветится в те поры вся земля…»
Ему представилось совершенно ясно, что он еще на
корабле,
стоит на самой корме, что голова у него кружится, что он падает в воду.
А с берега, от пристани два пароходика все возят народ на
корабль, потому что
корабли, которые ходят по океану,
стоят на середине поодаль, на самом глубоком месте.
Матвей посмотрел вперед. А там, возвышаясь над самыми высокими мачтами самых больших
кораблей,
стояла огромная фигура женщины, с поднятой рукой. В руке у нее был факел, который она протягивала навстречу тем, кто подходит по заливу из Европы к великой американской земле.
А Гамбург немецкий город,
стоит на большой реке, не очень далеко от моря, и оттуда ходят
корабли во все стороны.
Почти напротив их гостиницы возвышалась остроконечная башня св. Георгия; направо, высоко в воздухе, сверкал золотой шар Доганы — и, разубранная, как невеста,
стояла красивейшая из церквей — Redentore Палладия; налево чернели мачты и реи
кораблей, трубы пароходов; кое-где висел, как большое крыло, наполовину подобранный парус, и вымпела едва шевелились.
Действительно, это было так: она явилась, как рука, греющая и веселящая сердце. И как ни отдаленно от всего, на высоком пьедестале из мраморных морских див,
стояла «Бегущая по волнам», — была она не одна. За ней грезился высоко поднятый волной бугшприт огромного
корабля, несущего над водой эту фигуру, прямо, вперед, рассекая город и ночь.
Наверху раздался крик, но не крик драки, а крик делового замешательства, какие часто бывают на
корабле. Бутлер отправился узнать, в чем дело; за ним вскоре вышел Синкрайт. Капитан,
стоя, курил, и я воспользовался уходом помощников, чтобы передать ему деньги. Он взял ассигнации особым надменным жестом, очень тщательно пересчитал и подчеркнуто поклонился. В его глазах появился значительный и веселый блеск.
— Между конторой Угольного синдиката и углом набережной, — сказал я, —
стоит замечательное парусное судно. Я увидел его ночью, когда мы расстались. Название этого
корабля — «Бегущая по волнам».
В каюте Геза
стоял портрет неизвестной девушки. Участники оргии собрались в полном составе. Я плыл на
корабле с темной историей и подозрительным капитаном, ожидая должных случиться событий, ради цели неясной и начинающей оборачиваться голосом чувства, так же странного при этих обстоятельствах, как ревнивое желание разобрать, о чем шепчутся за стеной.
Да и, откровенно скажу, было на что полюбоваться: как доложит бабиньке, что все готово, и выйдет в зал, станет сам на возвышении между колонн пред чашею и
стоит точно капитан на
корабле, от которого все зависит.
И одры разлетелись, сделали с горы круг; за ними закурило и замело облако пыли, и в этом облаке,
стоя на ногах посреди тарантаса, явился Рогожин в своей куртке, с развевающимся по ветру широким монашеским плащом. Все это как воздушный
корабль врезалось — и тут и гик, и свист, и крик «бей», и хлопанье кнута, и, одним словом, истребление народов!
Закипела в море пена —
Будет, братцы, перемена,
Братцы, перемена…
Зыб за зыбом часто ходит,
Чуть
корабль мой не потонет,
Братцы, не потонет…
Капитан
стоит на юте,
Старший боцман на шкафуте,
Братцы, на шкафу-те.
Рассказывал он также о своих встречах под водой с мертвыми матросами, брошенными за борт с
корабля. Вопреки тяжести, привязанной к их ногам, они, вследствие разложения тела, попадают неизбежно в полосу воды такой плотности, что не идут уже больше ко дну, но и не подымаются вверх, а,
стоя, странствуют в воде, влекомые тихим течением, с ядром, висящим на ногах.
Они
стояли в разных местах, точно
корабли на якорях; к одному из них прильнула лодка Писарева, и мы поплыли было прямо к нему, несмотря на его маханье и крики, что мы отпугаем всю рыбу.
Лариосик. Да,
корабль… Пока его не прибило в эту гавань с кремовыми шторами, к людям, которые мне так понравились… Впрочем, и у них я застал драму… Ну, не
стоит говорить о печалях. Время повернулось. Вот сгинул Петлюра… Все живы… да… мы все снова вместе… И даже больше того: вот Елена Васильевна, она тоже пережила очень и очень много и заслуживает счастья, потому что она замечательная женщина. И мне хочется сказать ей словами писателя: «Мы отдохнем, мы отдохнем…»
Все вертится, кажется перевернется сейчас.
Корабли на обоях плывут, вспенивая голубые воды. Одну минуту кажется, что все
стоит вверх ногами.
Между тем
корабль давно уже
стоит на мели и балласт грузно лежит внизу.
Если мы сидим в движущемся
корабле и смотрим на какую-нибудь вещь на этом же
корабле, то мы не замечаем того, что плывем; если же мы посмотрим в сторону на то, что не движется вместе с нами, например на берег, то тотчас же заметим, что движемся. То же и в жизни. Когда все люди живут не так, как должно, то это незаметно нам, но
стоит одному опомниться и зажить по-божьи, и тотчас же становится явным то, как дурно живут остальные. Остальные же всегда гонят за это того, кто живет не так, как они все.
— Ну, конечно, можно и
корабль, — согласился Ардальон, —
стоить это будет рублей тысячу. Это три. Итого, пока еще только тысяча триста.
— Что делать? Написал в Лондон хозяевам и своим компаньонам, чтобы прислали денег на возвратный путь — деньги-то из карманов подлецы вытащили, а пока живу у одного старого приятеля, капитана, судно которого
стоит здесь в ожидании груза… Спасибо — приютил, одел и дал денег. Сегодня вот съехал на берег… был у доктора. Пора и на
корабль. Милости просим ко мне в гости… Очень рад буду вас видеть! — прибавил старик. — «Маргарита», большой клипер,
стоит на рейде недалеко от вашего корвета… Приезжайте…
К восьми часам утра, то есть к подъему флага и гюйса [Гюйс — носовой флаг [на военных
кораблях поднимается во время стоянки на якоре]. — Ред.], все — и офицеры, и команда в чистых синих рубахах — были наверху. Караул с ружьями выстроился на шканцах [Шканцы — часть палубы между грот-мачтой и ютом.] с левой стороны. Вахтенный начальник, старший офицер и только что вышедший из своей каюты капитан
стояли на мостике, а остальные офицеры выстроились на шканцах.
— Деревня ты как есть глупая!.. Потопнуть?! И не такие штурмы бывают, а
корабли не тонут. «Конверт» наш, небось, крепок… И опять же капитан у нас башковатый… твердо свое дело понимает… Погляди, какой он
стоит… Нешто
стоял бы он так, если бы опаска была…
Пароход приближался к Сайгону, и все пассажиры были наверху… К полудню показались мачты
кораблей, стоявших на сайгонском рейде, и скоро «Анамит» завернул в огромную бухту и стал на якорь против города, на купеческом рейде, на котором
стоял десяток купеческих
кораблей, а в глубине рейда виднелась большая французская эскадра.
Большой
корабль погребен на дне бухты, над ним
стоит неподвижная и черная, как смоль, вода, на берегу кладбище с развалившимися могилами, истлевшими изгородями и упавшими крестами, на которых кое-где сохранились надписи.
Вскоре в Императорскую гавань пришло сразу три
корабля: один большой (фрегат «Паллада») и два поменьше, и долго
стояли в заливе Агу (Константиновском).
Покончив с наблюдениями, смотритель маяка лег спать, но зачем-то позвал меня к себе. Войдя в его «каюту», как он называл свою комнату, я увидел, что она действительно обставлена, как каюта. В заделанное окно был вставлен иллюминатор. Графин с водой и стакан
стояли в гнездах, как на
кораблях. Кровать имела наружный борт, стол и стулья тоже были прикреплены к полу, тут же висел барометр и несколько морских карт. Майданов лежал в кровати одетый в сапогах.
Один раз у нее были гости и в числе их один русский генерал, очень известный в то время; генерал этот и предложил покататься в шлюпке по взморью; поехали с музыкой, с песнями; а как вышли в море — там
стоял наготове русский
корабль.
Вдруг слышит, что подле нее кто-то повелительным голосом требует у Христенека, Доманского и Чарномского их шпаги. Принцесса оглянулась: перед ней
стоял гвардейский капитан Литвинов, объявлявший ее спутникам арест. Ни Орлова, ни Грейга, ни дам, приехавших с принцессой, на
корабле не было. Вместо их
стояли вооруженные солдаты. Таков был блистательный спектакль, устроенный на
корабле «Трех иерархов» усердием и ревностию графа Алексея Григорьевича Орлова.
Нередко посещали ее два капитана из Варварийских владений султана, Гассан и Мехемет,
корабли которых
стояли в то время в Венецианском порте.
Нужно было точно знать, сколько
кораблей участвовало в Саламинской битве, в каком порядке они
стояли и какой именно
корабль начал бой.
Покойно, не колыхаясь,
стоит корабль в такие минуты мертвого штиля, но, увы,
стоит неподвижно, не рассекая гладкую поверхность воды, в сладкой дремоте, в обворожительной неге, не делая ни шагу вперед.
На
корабле подобрали паруса и завязали на мачте крест-накрест снасти. Подошел буксирный пароход и, пыхтя, потащил его на линию
кораблей. Море было тихо, у берега еле-еле плескался остаток зыби.
Корабль вошел в линию, где
стояли вдоль набережной бок о бок
корабли из всех стран света, и большие, и малые, всяких размеров, форм и оснасток. «Богородица-Ветров» стала между итальянским бригом и английскою галеттой, которые потеснились, чтобы дать место новому товарищу.
— Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном
корабле, — сказал граф Растопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. — Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… — Граф Растопчин замолчал, чувствуя, что он
стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.